Из дневника Елизаветы Тихеевой

О свободной работе детей

Оживление, наблюдавшееся до того среди всех этих крошек, сдавленный шум сразу прекратились, и водворилась полная тишина. Тогда монахиня стала шепотом отдавать распоряжения. Она говорила так тихо, что я не могла разобрать ее слов, каждый ребенок, к которому было обращено то или другое задание, вставал, подходил бесшумно к одному из низких у стен стоявших шкафов, тихонько отворял его и доставал из него тот или другой материал. Вставали дети и группами и, взяв, что было нужно, не толкаясь, никого и ничего не задевая, возвращались на свои места. Скоро все столы покрылись рамками, вкладками, лоскутами и прочими уже изученными мною на via dei Marsi атрибутами. Некоторые из детей разостлали на полу зеленые коврики, стали сооружать пирамиды из розовых кубиков, складывать слова из бумажных букв.

Двое малюток писали на доске, которая вскоре покрылась четко и крупно написанными словами. Девочка постарше уселась за столиком, стоявшим в конце широкого среднего прохода, и стала рисовать акварелью цветы. Она проявляла большой навык в этой работе, видимо, любовалась ею и старалась привлечь к ней внимание гостей. Мое внимание привлекли мелодичные звуки, раздававшиеся за одним из столов: это играли два мальчугана на специальных звонках, предназначенных для развития слуха детей. Один из них выстукивал молоточком на звонках, привинченных к доске и подобранных в последовательности C-dur'ной октавы какой-то легкий мотив; затем он представлял его на линованной нотной доске нотными картонными значками. Другой подбирал гамму на смешанных передвижных звонках. Легко ударяя молоточком, он устанавливал звонки в надлежащей последовательности с тем, чтобы их вновь смешать и вновь приняться за ту же задачу. Терпение и усидчивость, которые он проявлял в этой работе, были поистине изумительны. За другими столами шнуровались рамки; пальцы двигались по наждачным буквам; складывались слова и фразы; затушевывались фигуры и т.д. и т.д. Индивидуальных уроков не было. Монахиня-руководительница стояла в стороне, изредка отвечала шепотом на вопросы гостей и в то же время зорко следила за обширной аудиторией, среди которой попадались и 3-летние крошки. Если ей казалось, что возня за столами, сдавленный говор ребят преступали границу дозволенного, она делала шаг вперед, и ее тонкая, бледная рука поднимала картон со словом silenzio! И удивительное по силе было воздействие этого талисмана! Его чувствовали все, не исключая детей, углубившихся в занятие, сидевших с опущенными глазами. Поднимется белая рука, и волна жизни мигом замирала.

Комментарий из нашего времени

Елизавета Ивановна Тихеева описывает типичное состояние Монтессори-группы в процессе свободной работы. Речь идет о детях, которых можно назвать «нормализованными», то есть, в достаточной степени освоившими специально подготовленную среду комнаты, привыкшими к установленному ритму жизни, и почувствовавших вкус спокойной и сосредоточенной работы. Упорядоченная жизнь стала для них нормой. Подобная картина шокирует почти любого традиционного педагога, так как ему трудно понять, какими средствами была достигнута подобная феноменальная «дисциплина». Возникает сомнение, не имела ли место специальная муштра и прессинг. Или, может, дело в групповом гипнозе? Многим непонятно и поведение наставницы, которая, как пишет Тихеева, стоит в стороне и лишь изредка шепотом отвечает на вопросы. Как она добилась такого изумительного послушания малышей?!

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо вглядеться в проблему «нормализации» детей с точки зрения нейропсихологии. Функции человеческого индивида, которые ребенок получает при рождении, после трех лет начинают активно взаимодействовать, а мозг руководит этой работой. Но если внешние обстоятельства жизни не способствуют этому взаимодействию, то сознание ребенка становится хаотичным. Он не знает, чем ему заняться, болтает бессмыслицу, не выбирается из своих фантазий к реальности, двигается беспорядочно, капризничает, возбужден или, наоборот, подавлен. Если таких детей в группе много, они немедленно приводят комнату в страшный беспорядок, игрушки и материалы разбрасывают по полу, шумят, заводят потасовки. Все эти явления вызваны не тем, что именно так дети проявляют свою непосредственность и свободу. И, тем более, не тем, что они глупые, капризные и беспардонные существа.

Дело в том, что мы, взрослые, ничего не сделали для того, чтобы состоялась их внутренняя организация, умение совершать спокойные и целенаправленные действия. Традиционные педагоги привыкли думать о своем собственном профессионализме и о своей активной и упорядоченной работе, а от детей такую работу только требуют. Они вполне осознают свои функциональные обязанности и готовы воздействовать на детей, прежде всего, с помощью воспитательных речей и увещеваний. Мария Монтессори, как известно, мало разговаривала с детьми. Но она окружила их специальными предметами культуры, действуя с которыми, дети спонтанно заставляли себя сконцентрироваться, скоординировать движения и действовать, не отвлекаясь. Разрозненные вспышки их внутренней и внешней энергии как бы воссоединялись, и возникали «новые дети», которых Мария Монтессори называла «нормализованными». Вряд ли Елизавета Ивановна Тихеева, наблюдая свободную работу детей францисканского монастыря, могла рассуждать подобным образом. Поэтому чуть ниже она пишет следующее.
«Надо оберегать жизнь, способствовать ее свободному развитию, предоставлять детям полную свободу», говорит г-жа Монтессори. О, как мне хотелось хоть на короткое время последовать ее совету и предоставить всем этим прелестным ребятам полную свободу, «дать им жизнь» и посмотреть, что из этого произойдет, как они воспользуются этой свободой, что будут делать. Как страстно мне этого хотелось, хотя я и понимала, что это совершенно невозможно. Они, несомненно, все тогда разбегутся, если не домой, на улицу, то уж, конечно, по саду, нарушать тишину, порядок и благочиние монастыря. Это будет, несомненно, свобода, но будет ли воспитание? Воспитание координирует, руководит, направляет, свободу ограничивает. Все это так. Но зачем вопреки очевидности г-жа Монтессори утверждает, что эти дети воспитываются среди условий «свободы и ничем неискаженной природы?»

Между тем, незаметно прошло полтора часа. Вдруг монахиня подошла к пианино, стоявшему в углу, и заиграла какой-то мелодичный марш. Звуки не громкие, но отчетливо-ясные разлились по комнате. Ребята встрепенулись, прекратили работу, поднялись со своих мест и тихо, тихо, не спеша и не толкаясь, выстроились в ряд в свободной от столов части комнаты. Затем они начали маршировать. Они двигались плавно, красиво, не задевая друг друга, ускоряя шаг, когда ускорялся такт музыки, замедляя его при замедлении темпа. Они отбивали руками такт, ударяя в ладоши изо всех сил, когда гремело fortissimo, и почти беззвучно соединяя руки, когда музыкальная интерпретация доходила до едва слышного pianissimo. Зрелище было очень красивое, и под сводами этой комнаты с окнами, глядящими в цветущий тропический сад, создалось какое-то особое, я скажу, мистически-трогательное настроение. Эти строгие белые стены, распятая на кресте фигура бронзового Христа, со склоненной долу головой, эта маленькая изящная Мадонна, с какой-то благостной улыбкой глядящая вперед из окружающих ее цветов, белая, стройная фигура монахини, склонившаяся над пианино, эта живая гирлянда детей, миловидных, изящных, ритмически двигающихся под звуки мелодичной музыки, словом все, что окружало нас, было полно очарования. Но в то же время чувство какой-то смутной грусти овладевало сердцем. Все присутствовавшие стали вдруг сосредоточенно молчаливы, и глаза у многих увлажнились не выступавшими наружу слезами. Но вот звуки музыки оборвались, и дети остановились.

«Споем что-нибудь», сказала монахиня, не отходя от пианино. Она взяла несколько аккордов, и дети запели. Они пели в унисон какую-то мелодичную песенку, и их стройное тихое пение под нежный едва уловимый аккомпанемент пианино, казалось, еще усилило разлитое вокруг очарование. Песня была уже допета, но в течение минуты-другой вокруг царило еще сосредоточенное молчание. Но вот монахиня встала и захлопнула крышку пианино…